Мученик Михаил Новоселов

 

 

Му­че­ник Ми­ха­ил ро­дил­ся в 1864 го­ду в се­ле Ба­бье До­мо­слав­ской во­ло­сти Выш­не­во­лоц­ко­го уез­да Твер­ской гу­бер­нии в се­мье Алек­сандра Гри­горь­е­ви­ча и Ка­пи­то­ли­ны Ми­хай­лов­ны Но­во­се­ло­вых. Род Но­во­се­ло­вых из­ве­стен с ХVII ве­ка, ро­до­на­чаль­ни­ком свя­щен­ни­че­ско­го ро­да Но­во­се­ло­вых стал свя­щен­ник се­ла По­кров­ское-Бе­ре­зо­вец Ка­шин­ско­го уез­да Афа­на­сий Сте­па­нов. С ХVIII сто­ле­тия его де­ти ста­ли на­зы­вать­ся Но­во­се­ло­вы­ми по име­ни се­ла, в ко­то­ром они слу­жи­ли свя­щен­ни­ка­ми. Пра­дед му­че­ни­ка Ми­ха­и­ла, свя­щен­ник Алек­сий Но­во­се­лов, окон­чил Твер­скую Ду­хов­ную се­ми­на­рию и слу­жил в хра­ме в се­ле По­сон­ское Выш­не­во­лоц­ко­го уез­да. Дед, свя­щен­ник Гри­го­рий Но­во­се­лов, так­же окон­чил Твер­скую Ду­хов­ную се­ми­на­рию и слу­жил в хра­ме по­го­ста За­бо­ро­вье Выш­не­во­лоц­ко­го уез­да. Он был воз­ве­ден в сан про­то­и­е­рея и в те­че­ние со­ро­ка лет был бла­го­чин­ным; на­граж­ден тре­мя ор­де­на­ми, что да­ва­ло ему пра­во на по­лу­че­ние дво­рян­ства. Его сын, Алек­сандр Гри­горь­е­вич, не по­же­лал ид­ти по ду­хов­ной сте­зе. В 1860 го­ду он окон­чил Санкт-Пе­тер­бург­ский уни­вер­си­тет, в 1863 го­ду же­нил­ся на де­ви­це Ка­пи­то­лине, до­че­ри свя­щен­ни­ка се­ла Ба­бье Выш­не­во­лоц­ко­го уез­да Ми­ха­и­ла За­ши­гран­ско­го[1], ко­то­рый так же, как и Алек­сандр Гри­горь­е­вич, при­дер­жи­вал­ся весь­ма ли­бе­раль­ных взгля­дов, так что, ко­гда его внук Ми­ха­ил стал увле­кать­ся тол­стов­ством, он, озна­ко­мив­шись с ан­ти­цер­ков­ны­ми трак­та­та­ми Тол­сто­го, пе­ре­да­вал по­след­не­му через вну­ка по­клон и свою ра­дость по по­во­ду борь­бы Тол­сто­го с тем учре­жде­ни­ем, «ко­то­рое он до глу­би­ны ду­ши пре­зи­ра­ет»[2], то есть с Цер­ко­вью, за­няв сто­ро­ну Тол­сто­го про­тив неко­то­рых су­ро­во кри­ти­ко­вав­ших его ар­хи­ере­ев.
С 1873 по 1881 год Алек­сандр Гри­горь­е­вич был ди­рек­то­ром Туль­ской гим­на­зии и в это вре­мя близ­ко со­шел­ся с Тол­стым. С 1881 го­да и до кон­ца сво­ей жиз­ни он был ди­рек­то­ром 4-й Мос­ков­ской гим­на­зии и пре­по­да­вал древ­ние язы­ки в стар­ших клас­сах. Несмот­ря на то, что Но­во­се­ло­вы бы­ли вы­ход­ца­ми из ду­хов­но­го со­сло­вия, це­лост­ность пра­во­слав­но­го ми­ро­воз­зре­ния бы­ла ими утра­че­на и ве­ра пред­став­ля­лась аб­стракт­ным хри­сти­ан­ским умо­зре­ни­ем, и ес­ли еще оста­ва­лась ве­ра в Хри­ста как в нрав­ствен­ный иде­ал, то ви­де­ние пра­во­слав­но­го пу­ти к это­му иде­а­лу уже за­ту­ма­ни­лось, и по­то­му лег­ко бы­ло уви­деть ис­пол­не­ние это­го иде­а­ла в свет­ском пи­са­те­ле и лже­учи­те­ле.
Окон­чив гим­на­зию, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич на­ме­ре­вал­ся по­сту­пить на ме­ди­цин­ский фа­куль­тет, чтобы на этом по­при­ще по­слу­жить на­ро­ду, но отец вы­ра­зил ка­те­го­ри­че­ское несо­гла­сие с та­ким ре­ше­ни­ем сы­на, же­лая, чтобы он по­шел по его сто­пам и стал учи­те­лем древ­них язы­ков.
«Не ска­жу, чтобы я со­гла­шал­ся с ним, — пи­сал Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич, — но ид­ти про­тив его во­ли и в то же вре­мя тре­бо­вать от него средств... для даль­ней­ше­го об­ра­зо­ва­ния — я не счи­тал удоб­ным»[3]. И он ре­шил по­сту­пить в учи­тель­скую се­ми­на­рию. В 1887 го­ду Алек­сандр Гри­горь­е­вич скон­чал­ся, но Ми­ха­ил к это­му вре­ме­ни уже пе­ре­ме­нил свое ре­ше­ние стать вра­чом и по­сту­пил на ис­то­ри­ко-фило­ло­ги­че­ский фа­куль­тет Мос­ков­ско­го уни­вер­си­те­та, пред­по­ла­гая впо­след­ствии стать учи­те­лем ис­то­рии и пре­по­да­вать ис­то­рию так, «чтобы про­шлая жизнь че­ло­ве­че­ства да­ла юно­шам по­ня­тия о лю­дях и их по­ступ­ках со сто­ро­ны их при­бли­же­ния или уда­ле­ния от уче­ния Хри­сто­ва»[4].
К это­му вре­ме­ни Ми­ха­ил был уже ста­рым зна­ко­мым Тол­сто­го и боль­шим по­клон­ни­ком его «уче­ния». Ис­кренне лю­бя Тол­сто­го и ви­дя в его иде­ях и в его лич­но­сти во­пло­ще­ние хри­сти­ан­ско­го иде­а­ла, он со­вер­шен­но не за­ме­чал глу­бо­ко ан­ти­хри­сти­ан­ской на­прав­лен­но­сти де­я­тель­но­сти Тол­сто­го и то­го, что его же­ла­ние стать учи­те­лем че­ло­ве­че­ства яв­ля­ет­ся по су­ще­ству ан­ти­хри­сто­вым. От ис­крен­не­го, бо­ров­ше­го­ся с ло­жью и лу­кав­ством в се­бе Но­во­се­ло­ва, по мо­ло­до­сти ка­те­го­рич­но­го в сво­их нрав­ствен­ных суж­де­ни­ях и оцен­ках, не укры­лась, од­на­ко, раз­ни­ца меж­ду тем, что про­по­ве­до­вал «но­вый учи­тель», и тем, как он жил.
«За­чем поль­зу­е­тесь Вы те­ми са­мы­ми день­га­ми, неза­кон­ность жиз­ни на ко­то­рые Вы от­кры­то при­зна­е­те? — пи­сал он ему. — За­чем блеск и рос­кошь об­ста­нов­ки Ва­шей се­мьи окру­жа­ет Вас и де­ла­ет участ­ни­ком язы­че­ской тра­пезы? За­чем все эти [то­ги?], ко­то­рые так про­тив­ны Хри­сту?..»[5]
В то вре­мя мно­гие про­из­ве­де­ния Тол­сто­го, имев­шие ан­ти­го­судар­ствен­ный или ан­ти­хри­сти­ан­ский ха­рак­тер, не бы­ли до­пу­ще­ны цен­зу­рой к пе­ча­ти, и мо­ло­дые по­чи­та­те­ли Тол­сто­го пе­ча­та­ли их на гек­то­гра­фе, а за­тем рас­про­стра­ня­ли. Пе­ча­тал их и Ми­ха­ил Но­во­се­лов. По­сле про­из­ве­ден­но­го по­ли­ци­ей на его квар­ти­ре обыс­ка бы­ли най­де­ны гек­то­гра­фи­че­ские при­над­леж­но­сти, ру­ко­пис­ная бро­шю­ра Тол­сто­го «Ни­ко­лай Пал­кин», несколь­ко его пи­сем и сти­хо­тво­ре­ние из «Вест­ни­ка На­род­ной Во­ли». На ос­но­ва­нии этих ма­те­ри­а­лов Но­во­се­лов был аре­сто­ван. Узнав об аре­сте, Тол­стой явил­ся к на­чаль­ни­ку Мос­ков­ско­го жан­дарм­ско­го управ­ле­ния, за­явив, что пре­сле­до­ва­ния на­прав­ле­ны долж­ны быть преж­де все­го про­тив него, как ав­то­ра, и вла­сти по­сле его ви­зи­та ре­ши­ли за­мять эту ис­то­рию. Но­во­се­лов был осво­бож­ден под глас­ный над­зор по­ли­ции, с за­пре­ще­ни­ем про­жи­вать в сто­ли­цах.
Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич ре­шил сам при­ме­нить уче­ние Тол­сто­го на прак­ти­ке. На день­ги, остав­ши­е­ся от от­ца, он ку­пил зем­лю в се­ле Ду­ги­но Твер­ской гу­бер­нии, и здесь им бы­ла ос­но­ва­на од­на из пер­вых тол­стов­ских об­щин, со­сто­яв­шая из пя­ти ин­тел­ли­ген­тов. Од­на­ко, как и сле­до­ва­ло ожи­дать, об­щи­на лю­дей, не при­спо­соб­лен­ных к тру­ду на зем­ле, пред­по­ла­гав­ших, что кре­стьян­ский труд — это бес­ко­неч­ный празд­ник, по­ра­жен­ных тще­сла­ви­ем от на­бе­га­ю­щих по­мыс­лов об ока­зы­ва­е­мой буд­то бы ими по­мо­щи лю­дям, а на са­мом де­ле не спо­соб­ных пе­ре­но­сить наи­ма­лей­шие немо­щи друг дру­га, по­тер­пе­ла пол­ный крах и рас­сы­па­лась[6].
Впо­след­ствии Тол­стой со свой­ствен­ным всем сек­тан­там ли­це­ме­ри­ем пы­тал­ся оправ­дать­ся в том, что, явив­шись со­блаз­ни­те­лем мно­гих лю­дей, во­влек их в безум­ное ме­ро­при­я­тие; он на­пи­сал: «Со­би­рать­ся в от­дель­ную об­щи­ну при­зна­ю­щих се­бя от­лич­ны­ми от ми­ра лю­дей я счи­таю не толь­ко невоз­мож­ным (недо­ста­точ­но еще при­вык­ли к са­мо­от­вер­же­нию лю­ди, чтобы ужить­ся в та­ком тес­ном еди­не­нии, как это и по­ка­зал опыт), но счи­таю и нехо­ро­шим: об­щи­ной хри­сти­а­ни­на дол­жен быть весь мир. Хри­сти­а­нин дол­жен жить так, как буд­то все лю­ди — ка­кие бы они ни бы­ли — бы­ли та­кие же, как он, го­то­вы не на оби­ду и свое­ко­ры­стие, а на са­мо­по­жерт­во­ва­ние и лю­бовь. И то­гда толь­ко, хоть и не при его жиз­ни, но ко­гда-ни­будь, осу­ще­ствит­ся брат­ская жизнь на зем­ле, а устрой­ство ма­лых об­щин из­бран­ных — церк­вей — не улуч­ша­ет, а ча­сто ухуд­ша­ет жизнь лю­дей, де­ла­ет ее бо­лее же­сто­кой и рав­но­душ­ной к дру­гим»[7].
Од­на­ко Но­во­се­лов не сра­зу рас­стал­ся с тол­стов­ством и участ­во­вал вме­сте с тол­стов­ца­ми в по­мо­щи го­ло­да­ю­щим Ря­зан­ской гу­бер­нии в 1891-1892 го­дах.
Од­ной из при­чин пре­кра­ще­ния Но­во­се­ло­вым от­но­ше­ний с Тол­стым бы­ла нена­висть по­след­не­го ко Хри­сту. Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич так рас­ска­зал об этом од­но­му из знав­ших его. «Од­на­жды — еще в 80-х го­дах... он си­дел с Тол­стым и кем-то еще, и пе­ре­би­ра­ли ве­ли­ких ос­но­ва­те­лей ре­ли­гии — обыч­ное тол­стов­ское по­ми­на­нье: Буд­да, Кон­фу­ций, Лао-Си, Со­крат и так да­лее, и так да­лее; кто-то ска­зал, что вот, мол, хо­ро­шо бы­ло бы уви­деть их жи­вых, и спро­сил у Тол­сто­го: ко­го бы он же­лал уви­деть из них. Тол­стой на­звал ко­го-то, но... не Хри­ста». Но­во­се­лов «спро­сил то­гда: “А Хри­ста раз­ве вы не же­ла­ли бы уви­деть, Лев Ни­ко­ла­е­вич?” Лев Ни­ко­ла­е­вич от­ве­чал рез­ко и твер­до: “Ну уж нет. При­зна­юсь, не же­лал бы с ним встре­тить­ся. Пре­не­при­ят­ный был гос­по­дин”. Ска­зан­ное бы­ло так неожи­дан­но и жут­ко, что все за­мол­ча­ли...»[8]
Непри­я­тие Хри­ста Тол­стым, а так­же соб­ствен­ные раз­мыш­ле­ния о ве­ре, уко­ры со­ве­сти, не мог­шей во все вре­мя зна­ком­ства с Тол­стым успо­ко­ить­ся, по­двиг­ли Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча к бо­лее глу­бо­ким раз­ду­мьям о Хри­сте и о пу­тях спа­се­ния ду­ши, о смыс­ле че­ло­ве­че­ской жиз­ни и, в кон­це кон­цов, сте­зею прав­ды при­ве­ли его в Цер­ковь. Най­дя ис­тин­ный путь и веч­ную жизнь во Хри­сте, он уви­дел, что борь­ба за эту веч­ную жизнь тре­бу­ет по­дви­га, но — в от­ли­чие от по­дви­га сек­тан­та, ко­то­рый не да­ет спо­кой­ствия со­ве­сти и ми­ра ду­ше, ко­гда ча­сто го­лос со­ве­сти при­хо­дит­ся на­силь­ствен­но за­глу­шать, ибо она вхо­дит в про­ти­во­ре­чие с по­ступ­ка­ми и за­по­ве­дя­ми Бо­жи­и­ми, — по­двиг во Хри­сте про­буж­да­ет со­весть, Гос­подь Сам спе­шит на­встре­чу во­про­ша­ю­щей ду­ше, чтобы от­ве­тить на ее нелу­ка­вые во­про­сы.
Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич пре­кра­тил от­но­ше­ния с Тол­стым, на­пи­сав ему толь­ко уже в 1901 го­ду, ко­гда свя­щен­но­на­ча­лие, чтобы убе­речь цер­ков­ных чад от со­блаз­на, пуб­лич­но за­сви­де­тель­ство­ва­ло от­па­де­ние Тол­сто­го от Церк­ви. Же­лая, чтобы в этот ре­ши­тель­ный мо­мент лже­учи­тель вы­брал путь пра­вый, вме­сто смер­ти — жизнь, Но­во­се­лов пи­сал в пись­ме к нему: «С то­го вре­ме­ни, как мы разо­шлись с Ва­ми, Лев Ни­ко­ла­е­вич, то есть с тех пор, как я стал пра­во­слав­ным, а это­му есть уже лет во­семь-де­вять, я ни ра­зу не раз­го­ва­ри­вал с Ва­ми о том, что так важ­но для нас обо­их. Ино­гда ме­ня очень тя­ну­ло на­пи­сать Вам, но крат­кое раз­мыш­ле­ние при­во­ди­ло ме­ня к со­зна­нию, что де­лать это­го не нуж­но, что из это­го ни­ка­ко­го тол­ку не вый­дет ни для Вас, ни для ме­ня. Те­перь я бе­русь за пе­ро под впе­чат­ле­ни­ем толь­ко что про­чи­тан­но­го мною Ва­ше­го от­ве­та на по­ста­нов­ле­ние Си­но­да от 20-22 фев­ра­ля. Ни­че­го но­во­го для се­бя я не встре­тил в Ва­шем от­ве­те, тем не ме­нее по­чув­ство­ва­лась по­треб­ность ска­зать Вам несколь­ко слов по по­во­ду этой све­жей Ва­шей ис­по­ве­ди...
Несколь­ко раз пе­ре­чи­ты­вал я этот крат­кий сим­вол Ва­шей ве­ры и каж­дый раз неиз­мен­но ис­пы­ты­вал од­но и то же тоск­ли­вое, гне­ту­щее чув­ство. Сло­ва все хо­ро­шие: Бог, Дух, лю­бовь, прав­да, мо­лит­ва, а в ду­ше пу­сто­та по­лу­ча­ет­ся по про­чте­нии их. Не чув­ству­ет­ся в них жиз­ни, ве­я­ния Ду­ха Бо­жия... И Бог, и Дух, и лю­бовь, и прав­да — все как-то мерт­во, хо­лод­но, рас­су­доч­но. Неволь­но вспо­ми­на­ет­ся Ваш пе­ре­вод пер­вой гла­вы Еван­ге­лия от Иоан­на, где Вы глу­бо­кое, мо­гу­чее: “В на­ча­ле бе Сло­во, и Сло­во бе к Бо­гу, и Бог бе Сло­во” за­ме­ни­ли жал­ким: “На­ча­лом все­го ста­ло ра­зу­ме­ние жиз­ни. И ра­зу­ме­ние жиз­ни ста­ло за Бо­га. И ра­зу­ме­ние-то жиз­ни ста­ло Бог”… Ведь, по­про­сту ска­зать, Ваш Бог есть толь­ко Ва­ша идея, ко­то­рую Вы об­лю­бо­ва­ли и об­лю­бо­вы­ва­е­те, пе­ре­вер­ты­вая ее со сто­ро­ны на сто­ро­ну в те­че­ние двух де­ся­ти­ле­тий. Вы ни­как не мо­же­те вый­ти из за­кол­до­ван­но­го кру­га соб­ствен­но­го “я”...
От­ме­тая Хри­ста Ис­ку­пи­те­ля, Вы неиз­беж­но ли­ша­е­те Ва­шу ду­шу Его бла­го­дат­но­го воз­дей­ствия, а по­то­му не име­е­те то­го ду­хов­но­го опы­та, ко­то­рый, ко­гда Вы го­во­ри­те о доб­ро­де­те­лях, по­мог бы Вам от­ли­чить лю­бовь Хри­сто­ву от есте­ствен­ной бла­го­на­стро­ен­но­сти, бла­го­дат­ную кро­тость от са­мо­об­ла­да­ния (или при­род­ной ти­хо­сти), сми­ре­ние от снис­хо­ди­тель­но­сти, муд­рое во Хри­сте тер­пе­ние от бес­плод­но­го са­мо­ис­тя­за­ния. По­то­му-то Вы и не по­ни­ма­е­те ве­ли­ко­го зна­че­ния ве­ры в Хри­ста рас­пя­то­го и вос­крес­ше­го, необ­хо­ди­мо­сти ее для ис­тин­но­го воз­рож­де­ния че­ло­ве­ка, ибо са­мое воз­рож­де­ние Вам неве­до­мо...
Про­сти­те, ес­ли чем неча­ян­но оби­дел Вас, Лев Ни­ко­ла­е­вич. Го­во­рю “неча­ян­но”, по­то­му что во все вре­мя пи­са­нья не за­ме­чал в се­бе ни­че­го к Вам враж­деб­но­го. На­про­тив, с пер­вых стра­ниц мо­е­го пись­ма всплы­ли из да­ле­ко­го про­шло­го на­ши дру­же­ские от­но­ше­ния, и об­раз их не по­ки­да­ет ме­ня до­се­ле. Мне груст­но, что их нет те­перь и не мо­жет быть, по­ка меж­ду на­ми сто­ит Он, Гос­подь мой и Бог мой, мо­лит­ву к Ко­му Вы счи­та­е­те ко­щун­ством и Ко­му я мо­люсь еже­днев­но, а ста­ра­юсь мо­лить­ся непре­стан­но. Мо­люсь и о Вас, и о близ­ких Ва­ших с тех пор, как, разой­дясь с Ва­ми, я по­сле дол­гих блуж­да­ний по пу­тям сек­тант­ства вер­нул­ся в ло­но Церк­ви Хри­сто­вой.
Для всех нас “вре­мя близ­ко”, а для Вас, го­во­ря по че­ло­ве­че­ско­му рас­суж­де­нию, и очень близ­ко...»[9]
По воз­вра­ще­нии в Пра­во­слав­ную Цер­ковь Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич всей ду­шой и всем ра­зу­ме­ни­ем при­льнул к свя­то­оте­че­ским пись­мен­ным ис­точ­ни­кам и к жи­вым но­си­те­лям бла­го­да­ти Ду­ха Свя­то­го; он сбли­зил­ся с от­цом Иоан­ном Крон­штадт­ским и стар­ца­ми Зо­си­мо­вой пу­сты­ни, об­ла­дав­ши­ми, мо­жет, и не ви­ди­мы­ми для ми­ра, но ви­ди­мы­ми для ищу­щих спа­се­ния да­ра­ми Свя­то­го Ду­ха, огром­ным и под­лин­ным ду­хов­ным опы­том и рас­суж­де­ни­ем, от­вер­за­ю­щи­ми ду­хов­ные очи слеп­цам. Друг и еди­но­мыш­лен­ник Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча фило­соф Вла­ди­мир Ко­жев­ни­ков[a] дал ему то­гда та­кую ха­рак­те­ри­сти­ку: «Пря­мо­ли­не­ен и непо­ко­ле­бим, весь на пу­ти свя­то­оте­че­ском, и смо­ли­сто-аро­мат­ных цве­тов лю­без­ной пу­сты­ни и фимиа­ма “ды­ма ка­диль­но­го” ни на ка­кие пыш­ные ор­хи­деи, ни на ка­кие пле­ни­тель­ные бла­го­во­ния цар­ства грез не про­ме­ня­ет; а вне “цар­ско­го”, свя­то­оте­че­ско­го пу­ти для него все осталь­ные сфе­ры — цар­ство грез, и их го­ри­зон­ты, глу­би­на и пре­ле­сти — толь­ко “пре­лесть” (в ас­ке­ти­че­ском смыс­ле)!»[10]
Вер­нув­шись в Цер­ковь, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич не толь­ко взял­ся за де­ло сво­е­го спа­се­ния, но, уви­дев, сколь неве­же­ствен­ны и не про­све­ще­ны окру­жа­ю­щие, ка­кие глу­бо­кие за­блуж­де­ния бы­ту­ют в сре­де ин­тел­ли­ген­ции и об­ра­зо­ван­но­го со­сло­вия, взял­ся за де­ло мис­си­о­нер­ства и про­све­ще­ния и с 1902 го­да вме­сте с груп­пой еди­но­мыш­лен­ни­ков при­сту­пил к из­да­нию «под об­щим за­гла­ви­ем “Ре­ли­ги­оз­но-фило­соф­ской биб­лио­те­ки” ря­да бро­шюр и книг, да­ю­щих по­силь­ный от­вет на вы­дви­га­е­мые жиз­нью во­про­сы».
Ис­сле­до­ва­тель жиз­ни и твор­че­ства Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча так пи­сал о кни­гах «Биб­лио­те­ки»: «Глав­ная осо­бен­ность но­во­се­лов­ских ду­хов­но-про­све­ти­тель­ных бро­шюр за­клю­ча­лась в том, что они бы­ли со­вер­шен­но сво­бод­ны от по­ро­ков ра­цио­на­ли­сти­че­ско­го или про­те­стант­ско­го школь­но­го бо­го­сло­вия и об­ра­ща­лись к пер­во­ис­то­кам хри­сти­ан­ства, вы­во­дя чи­та­те­ля на про­сто­ры цер­ков­но­го по­зна­ния через бла­го­дать. Слов­но жи­вой во­дой брыз­ну­ли на су­хие бо­го­слов­ские схе­мы, буд­то в душ­ную ат­мо­сфе­ру на­чет­ни­че­ски от­вле­чен­ной бо­го­слов­ско-фило­соф­ской мыс­ли во­рва­лась вдруг струя све­же­го и чи­сто­го воз­ду­ха, — та­ки­ми сло­ва­ми пе­ре­да­вал свое впе­чат­ле­ние от но­во­се­лов­ской “Биб­лио­те­ки” один из совре­мен­ни­ков»[11].
Из­да­тель­ская де­я­тель­ность Но­во­се­ло­ва про­дол­жа­лась до при­хо­да к вла­сти без­бож­ни­ков. Все­го им бы­ло вы­пу­ше­но 39 книг. Кро­ме то­го, бы­ло вы­пу­ще­но око­ло 20 книг, по­свя­щен­ных бо­лее спе­ци­аль­ным во­про­сам, а так­же лист­ки «Ре­ли­ги­оз­но-фило­соф­ской биб­лио­те­ки», ко­то­рые вы­хо­ди­ли дву­мя се­ри­я­ми: пер­вая со­сто­я­ла из пи­са­ний свя­тых от­цов, а вто­рая, рас­счи­тан­ная на ин­тел­ли­гент­но­го чи­та­те­ля, со­дер­жа­ла раз­мыш­ле­ния о ве­ре и ре­ли­ги­оз­ной жиз­ни вы­да­ю­щих­ся рус­ских пи­са­те­лей и уче­ных. За за­слу­ги в де­ле ду­хов­но­го про­све­ще­ния и хри­сти­ан­ской апо­ло­ге­ти­ки Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич в 1912 го­ду был из­бран по­чет­ным чле­ном Мос­ков­ской Ду­хов­ной ака­де­мии. В те­че­ние ря­да лет он был так­же чле­ном Учи­лищ­но­го со­ве­та при Свя­тей­шем Си­но­де.
Ре­во­лю­ция 1905 го­да и про­из­ве­ден­ные в хо­де ее раз­ру­ши­тель­ные де­мо­кра­ти­че­ские ре­фор­мы сде­ла­ли су­ще­ство­ва­ние на­ро­да в стране небез­опас­ным. Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич 26 ок­тяб­ря 1905 го­да пи­сал сво­е­му еди­но­мыш­лен­ни­ку, из­вест­но­му го­судар­ствен­но­му и об­ще­ствен­но­му де­я­те­лю Фе­до­ру Дмит­ри­е­ви­чу Са­ма­ри­ну: «...те­перь, ка­жет­ся, всю­ду по­ло­же­ние рус­ско­го че­ло­ве­ка ухуд­ша­ет­ся. “Сво­бо­да” со­зда­ла та­кой гнет, ка­кой пе­ре­жи­вал­ся раз­ве в пе­ри­од та­тар­щи­ны. А — глав­ное — ложь так опу­та­ла всю Рос­сию, что не ви­дишь ни в чем про­све­та. Прес­са ве­дет се­бя так, что за­слу­жи­ва­ет ро­зог, чтобы не ска­зать — ги­льо­ти­ны. Об­ман, наг­лость, безу­мие — все сме­ша­лось в уду­ша­ю­щем ха­о­се. Рос­сия скры­лась ку­да-то: по край­ней ме­ре, я по­чти не ви­жу ее. Ес­ли бы не ве­ра в то, что все это — су­ды Гос­под­ни, — труд­но бы­ло бы пе­ре­жить сие ве­ли­кое ис­пы­та­ние. Я чув­ствую, что твер­дой поч­вы нет ни­где, всю­ду вул­ка­ны, — кро­ме Кра­е­уголь­но­го Кам­ня — Гос­по­да на­ше­го Иису­са Хри­ста. На Него воз­вер­гаю все упо­ва­ние свое»[12].
В по­сле­ре­во­лю­ци­он­ное вре­мя по­ло­же­ние в стране все бо­лее ухуд­ша­лось, так как ор­га­ни­за­ции и лю­ди, враж­деб­ные Рос­сии и Пра­во­слав­ной Церк­ви, по­лу­чи­ли ле­галь­ную воз­мож­ность для осу­ществ­ле­ния сво­ей раз­ру­ши­тель­ной де­я­тель­но­сти. Пра­во­слав­ные рус­ские лю­ди, из тех, кто был наи­бо­лее чу­ток к про­ис­хо­дя­ще­му, ста­ли по­ни­мать, что и им сле­ду­ет быть бо­лее ак­тив­ны­ми.
3 ав­гу­ста 1909 го­да Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич пи­сал Фе­до­ру Дмит­ри­е­ви­чу: «...Мне по­след­нее вре­мя все ка­жет­ся, что нуж­но “спе­шить де­лать доб­ро”, как вы­ра­жал­ся док­тор Га­аз[b]. То есть и все­гда это зна­ешь, да не все­гда чув­ству­ешь. Кру­гом слиш­ком су­мрач­но, и гро­мы мно­гие слы­шат­ся, и вол­ны взды­ма­ют­ся, — а ков­чег наш неустро­ен и тре­бу­ет вни­ма­тель­ной, упор­ной и энер­гич­ной ра­бо­ты. Не знаю, как Вы, а я, ви­дя, что “паш­ни мно­го”, в то же вре­мя чув­ствую, что “дня немно­го впе­ре­ди”... Ес­ли бы Вы спро­си­ли, око­ло че­го вра­ща­ет­ся те­перь моя мысль по пре­иму­ще­ству, ес­ли не ис­клю­чи­тель­но, я твер­до бы от­ве­тил: око­ло ду­ши и Церк­ви. В сущ­но­сти, эти ве­щи неразъ­еди­ни­мы. Так, по край­ней ме­ре, у нас в пра­во­сла­вии. И это — ду­ша и Цер­ковь — есть то еди­ное на по­тре­бу, к че­му при­ло­жит­ся все про­чее, че­му при­ло­жить­ся по­ло­же­но во­лей Бо­жи­ей. Окру­жа­ю­щее нас — близ­кое и да­ле­кое — осо­бен­но и цен­но, и зна­чи­тель­но, и по­учи­тель­но со сто­ро­ны сво­е­го от­но­ше­ния к это­му со­кро­ви­щу, ра­ди ко­то­ро­го сто­ит про­дать все про­чее, чтобы по­лу­чить его. И хо­тя на­ви­са­ют ту­чи и слыш­ны рас­ка­ты гро­ма, я все боль­ше и боль­ше, — ес­ли хо­ти­те — в ме­ру уси­ле­ния гро­зы, — чув­ствую всю несо­кру­ши­мость то­го Ков­че­га, непо­ко­ле­би­мость Ко­е­го обе­ща­на нам Ис­тин­ным Сви­де­те­лем, но тем от­вет­ствен­нее чув­ству­ешь се­бя за ков­чег сво­ей ду­ши и за ков­чег сво­ей Церк­ви, ко­то­рые то­гда толь­ко мо­гут быть в без­опас­но­сти, ко­гда при­креп­ле­ны на­деж­но к Ков­че­гу все­лен­ско­му. До­воль­но тес­ное об­ще­ние, в те­че­ние по­чти по­лу­то­ра лет, с про­те­стант­ству­ю­щей мо­ло­де­жью и встре­ча с за­гра­нич­ны­ми пред­ста­ви­те­ля­ми ан­гли­кан­ства и бап­тиз­ма еще боль­ше вну­ши­ли мне уве­рен­ность в несрав­нен­ной ис­тин­но­сти на­шей Церк­ви, несу­щей в се­бе пре­да­ние Ду­ха Ис­ти­ны, и со­зна­ние ис­клю­чи­тель­ной важ­но­сти все­сто­рон­не­го слу­же­ния Церк­ви. Вот на этом пред­ме­те и сле­ду­ет нам всем со­сре­до­то­чить глав­ные си­лы»[13].
В это вре­мя Но­во­се­ло­вым и его еди­но­мыш­лен­ни­ка­ми бы­ло со­зда­но ре­ли­ги­оз­но-фило­соф­ское об­ще­ство под на­зва­ни­ем «Кру­жок ищу­щих хри­сти­ан­ско­го про­све­ще­ния в ду­хе Пра­во­слав­ной Хри­сто­вой Церк­ви».
Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич пи­сал 11 ав­гу­ста 1907 го­да Фе­до­ру Дмит­ри­е­ви­чу: «Что ка­са­ет­ся “За­дач и ха­рак­те­ра устра­и­ва­е­мых “Круж­ком” бе­сед”, то я с од­ним Ва­шим суж­де­ни­ем не со­всем со­гла­сен. Вы го­во­ри­те: “ведь об­ще­ние в мо­лит­ве во вся­ком слу­чае есть лишь об­ще­ние в об­ла­сти чув­ства”, и в кон­це: “мы все друг дру­га бу­дем учить и друг у дру­га учить­ся, чтобы все бо­лее сбли­жать­ся ду­хов­но и до­стиг­нуть воз­мож­но пол­но­го внут­рен­не­го еди­не­ния”.
Я ду­маю, что мо­лит­вен­ное об­ще­ние не есть еди­не­ние толь­ко в об­ла­сти чув­ства: оно есть еди­не­ние в ду­хе, то есть во все­це­ло­сти нрав­ствен­но­го су­ще­ства. По мо­е­му мне­нию, все ду­хов­ные си­лы на­ши при­хо­дят в дей­ствие в мо­лит­ве, и об­ще­ние, со­зда­ва­е­мое на поч­ве об­щей мо­лит­вы, про­сти­ра­ет­ся на об­ласть не толь­ко чув­ства, но и ума, и во­ли.
Еди­но­мыс­лие же за­хва­ты­ва­ет не так глу­бо­ко и мо­жет огра­ни­чи­вать­ся толь­ко ин­тел­лек­ту­аль­ной сфе­рой, не су­ще­ствен­ной (хо­тя и име­ю­щей свою це­ну) в хри­сти­ан­стве.
По­это­му, все­це­ло при­со­еди­ня­ясь к на­ме­чен­ной Ва­ми за­да­че — сов­мест­но ра­бо­тать над вы­яс­не­ни­ем хри­сти­ан­ско­го ве­ро­со­зна­ния в це­лях “внут­рен­не­го еди­не­ния”, я хо­тел бы под­черк­нуть су­ще­ствен­ное зна­че­ние мо­лит­вы (и бла­го­го­вей­но­го чте­ния Пи­са­ния и тво­ре­ний по­движ­ни­че­ских) как сред­ства, ве­ду­ще­го к этой це­ли...»[14]
Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич был ак­тив­ным участ­ни­ком Брат­ства свя­ти­те­лей Мос­ков­ских Пет­ра, Алек­сия, Ио­ны и Филип­па, где пред­се­да­те­лем со­ве­та Брат­ства был Фе­дор Дмит­ри­е­вич Са­ма­рин. Брат­ство за­ни­ма­лось ши­ро­кой бла­го­тво­ри­тель­ной и про­све­ти­тель­ской де­я­тель­но­стью. На со­бра­ни­ях Брат­ства чи­та­лись до­кла­ды на ак­ту­аль­ные те­мы ре­ли­ги­оз­ной и ду­хов­ной жиз­ни, не раз с до­кла­да­ми вы­сту­пал и Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич.
В на­ча­ле ХХ ве­ка нрав­ствен­ное и ре­ли­ги­оз­ное со­сто­я­ние об­ще­ства все бо­лее ухуд­ша­лось. Од­ним из при­зна­ков это­го бы­ло вос­при­я­тие об­ра­зо­ван­ным об­ще­ством лич­но­сти Гри­го­рия Рас­пу­ти­на. Встре­во­жен­ный этим яв­ле­ни­ем, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич в 1912 го­ду вы­пу­стил бро­шю­ру, об­ли­ча­ю­щую Рас­пу­ти­на[15]. Му­же­ствен­ное сло­во Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча, од­на­ко, не бы­ло услы­ша­но, бро­шю­ра бы­ла за­пре­ще­на цен­зу­рой, и это в то вре­мя, ко­гда по все­му ли­цу Рус­ской зем­ли рас­хо­ди­лось пе­чат­ное сло­во с ху­ле­ни­я­ми Бо­га, Церк­ви и го­судар­ствен­но­го управ­ле­ния.
По­сле при­хо­да к вла­сти в 1917 го­ду без­бож­ни­ков, ко­гда на­ча­лись го­не­ния на Рус­скую Пра­во­слав­ную Цер­ковь, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич во­шел во Вре­мен­ный Со­вет объ­еди­нен­ных при­хо­дов го­ро­да Моск­вы, ко­то­рый на пер­вом же сво­ем за­се­да­нии при­звал ве­ру­ю­щих встать на за­щи­ту хра­мов, огра­дить их от по­ся­га­тельств без­бож­ни­ков.
11 июля 1922 го­да ОГПУ про­из­ве­ло на квар­ти­ре Но­во­се­ло­ва обыск, пред­по­ла­гая за­клю­чить его в тюрь­му по об­ви­не­нию в ан­ти­со­вет­ской де­я­тель­но­сти. Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча то­гда не бы­ло до­ма, ро­зыск его не при­вел ни к ка­ким ре­зуль­та­там, и 26 фев­ра­ля 1923 го­да де­ло бы­ло за­кры­то. Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич, узнав об обыс­ке, пе­ре­шел на неле­галь­ное по­ло­же­ние, жи­вя то в де­ревне, то у сво­их дру­зей в Москве и в Пет­ро­гра­де, го­то­вясь к то­му дню и ча­су, ко­гда ему при­дет­ся ис­по­ве­дать Хри­ста пе­ред ли­цом го­ни­те­лей. В это вре­мя он при­сту­пил к пи­са­нию бо­го­слов­ской ра­бо­ты, ко­то­рая услов­но бы­ла им на­зва­на «Пись­ма к дру­зьям»; в каж­дом пись­ме он ста­рал­ся от­ве­тить на те ак­ту­аль­ные во­про­сы, ко­то­рые ста­ви­ла то­гда дей­стви­тель­ность пе­ред цер­ков­ным об­ще­ством.
Сре­ди рас­ко­лов и смут од­ним из важ­ней­ших во­про­сов был во­прос о Церк­ви как зем­ной ор­га­ни­за­ции и в то же вре­мя та­кой, ко­то­рую мы ис­по­ве­ду­ем в Сим­во­ле ве­ры, ко­то­рая са­ма тре­бу­ет той же ве­ры, что и во Хри­ста Сы­на Бо­жия. Мо­жет ли быть хри­сти­ан­ство вне Церк­ви. От­ве­чая на этот во­прос, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич пи­сал: «...По соб­ствен­но­му опы­ту и еще бо­лее по на­блю­де­нию над дру­ги­ми знаю, как труд­но сра­зу при­нять и усво­ить мысль о неразъ­еди­ни­мо­сти хри­сти­ан­ства и Церк­ви; но по­сле мно­гих пе­ре­жи­ва­ний и дум я дав­но убе­дил­ся до по­след­ней на­гляд­но­сти, до невоз­мож­но­сти мыс­лить ина­че, в ука­зан­ной нераз­рыв­но­сти Хри­сто­ва бла­го­ве­стия и Церк­ви.
Те­перь мне пред­став­ля­ет­ся стран­ной, про­ти­во­есте­ствен­ной, неле­пой про­ти­во­по­лож­ная мысль, столь ши­ро­ко, од­на­ко, рас­про­стра­нен­ная в совре­мен­ном “хри­сти­ан­ском” че­ло­ве­че­стве. Я не бу­ду оста­нав­ли­вать­ся на этом во­про­се, а ре­ко­мен­дую вам про­честь очень дель­ную бро­шю­ру ар­хи­манд­ри­та Ила­ри­о­на[c], так и оза­глав­лен­ную “Хри­сти­ан­ства нет без Церк­ви”.
Итак, Цер­ковь — тай­на и вме­сте — та­ин­ство: тай­на — для есте­ствен­но­го ума, сво­и­ми си­ла­ми пы­та­ю­ще­го­ся про­ник­нуть в су­ще­ство Церк­ви, та­ин­ство — для ду­ши, си­лою Бо­жи­ей при­об­щив­шей­ся веч­ной жиз­ни, со­кры­той в Церк­ви и со­став­ля­ю­щей су­ще­ство ее.
Цер­ковь — тай­на, ибо, с од­ной сто­ро­ны, она не от­вле­чен­ное по­ня­тие, под­ле­жа­щее ра­цио­наль­но­му опре­де­ле­нию, с дру­гой — не внеш­нее учре­жде­ние, не об­ще­ство, не ор­га­ни­за­ция, ко­то­рые мож­но бы­ло бы точ­но опи­сать или ука­зать пер­стом.
Цер­ковь не име­ет точ­ных, адек­ват­ных са­мо­опре­де­ле­ний, кро­ме ир­ра­цио­наль­но­го, та­ин­ствен­но­го опре­де­ле­ния Апо­столь­ско­го: “Те­ло Хри­сто­во”. Все дру­гие мно­го­раз­лич­ные опре­де­ле­ния ча­стич­ны и услов­ны и не охва­ты­ва­ют сущ­но­сти Церк­ви…»[16]
Для мно­гих об­ра­зо­ван­ных лю­дей то­го вре­ме­ни, не жив­ших глу­бо­ко ин­те­ре­са­ми ду­хов­ны­ми, бы­ло необъ­яс­ни­мо и стран­но столь быст­рое раз­ру­ше­ние, ка­за­лось бы, в бла­го­по­лу­чии на­хо­дя­ще­го­ся и про­цве­та­ю­ще­го об­шир­но­го го­су­дар­ства. Для это­го раз­ру­ше­ния не бы­ло ни эко­но­ми­че­ских и ни­ка­ких дру­гих внеш­них при­чин. Ста­ра­ясь от­ве­тить сво­им кор­ре­спон­ден­там и на этот во­прос, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич пи­сал: «...Вспом­ни­те всю неустан­ную де­я­тель­ность на­шей зло­по­луч­ной ин­тел­ли­ген­ции и ее во­ждей, “пи­са­те­лей всех ран­гов”, в те­че­ние де­ся­ти­ле­тий раз­бра­сы­ва­ю­щих всю­ду тле­твор­ные се­ме­на без­бож­но­го гу­ма­низ­ма и че­ло­ве­ко­бо­жия; вспом­ни­те за­ра­жен­ную про­те­стант­ски­ми иде­я­ми на­шу ду­хов­ную шко­лу, вы­пус­кав­шую ра­цио­на­ли­стов-пас­ты­рей и скеп­ти­ков-учи­те­лей, от ко­то­рых ду­хов­ный яд непра­во­сла­вия рас­про­стра­нял­ся в об­ще­стве и на­ро­де, идя как бы на­встре­чу ду­хов­но-раз­ла­га­ю­ще­му вли­я­нию ин­тел­ли­ген­ции; вспом­ни­те ли­це­ме­рие свет­ской вла­сти, об­ле­кав­шей­ся в ри­зу цер­ков­но­сти для под­дер­жа­ния (в ин­те­ре­сах го­су­дар­ства) ве­ры на­род­ной; вспом­ни­те, на­ко­нец, угод­ни­че­ство, в ущерб, ко­неч­но, ин­те­ре­сам цер­ков­ным, ду­хов­ных вла­стей пред силь­ны­ми ми­ра се­го, а глав­ное — вос­ста­но­ви­те в сво­ем со­зна­нии по­чти все­об­щее непо­ни­ма­ние су­ще­ствен­ных сто­рон цер­ков­но­го ми­ро­воз­зре­ния — те­ур­ги­че­ской и ми­сти­че­ской, — и вы лег­ко объ­яс­ни­те се­бе, как есте­ствен­ное след­ствие все­об­ще­го ду­хов­но­го неду­га, все то ко­щун­ствен­ное, свя­то­тат­ствен­ное и бо­го­хуль­ное, что пыш­ным цве­том рас­кры­лось у нас в по­след­ние го­ды. Рос­сия дав­но на­ча­ла внут­ренне от­па­дать от Церк­ви: что же уди­ви­тель­но­го, ес­ли го­су­дар­ство от­верг­ло, “от­де­ли­ло” Цер­ковь и, по есте­ствен­но­му и Бо­же­ско­му за­ко­ну, под­верг­ло ее го­не­нию?
Дав­ниш­нее и все углуб­ляв­ше­е­ся мно­го­об­раз­ное от­ступ­ле­ние на­ро­да от пу­ти Бо­жия долж­но бы­ло вы­звать ка­ру Бо­жию, мо­жет быть, для спа­се­ния от ги­бе­ли то­го, что мог­ло быть спа­се­но чрез очи­сти­тель­ный огонь ис­пы­та­ния»[17].
Об­ра­ща­ясь к Свя­щен­но­му Пи­са­нию, на­при­мер к пер­вой кни­ге Мак­ка­вей­ской, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич пи­сал, что кру­ше­ние го­су­дар­ства то­гда бы­ло свя­за­но со сбли­же­ни­ем из­ра­иль­тян с на­ро­да­ми язы­че­ски­ми и вве­де­ни­ем «у се­бя об­ра­зо­ва­ния и по­ряд­ков язы­че­ских с от­вер­же­ни­ем свя­то­го за­ко­на оте­че­ско­го»[18], и от­ме­чал: «Со­по­ставь­те с этим “ок­но в Ев­ро­пу”, про­руб­лен­ное Пет­ром, и по­сле­до­вав­шее за этим при­ви­тие рус­ско­му на­ро­ду за­пад­но­ев­ро­пей­ских на­чал, так су­ще­ствен­но из­ме­нив­ших на­прав­ле­ние ма­ги­стра­ли на­шей ис­то­рии»[19].
Под­креп­ле­ние сво­им мыс­лям Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич на­хо­дил в тво­ре­ни­ях свя­тых по­движ­ни­ков-совре­мен­ни­ков и, в част­но­сти, епи­ско­па Фе­о­фа­на За­твор­ни­ка, ко­то­рый пи­сал в 1871 го­ду: «В школь­ное вос­пи­та­ние у нас до­пу­ще­ны нехри­сти­ан­ские на­ча­ла, ко­то­рые пор­тят юно­ше­ство; в об­ще­ство во­шли нехри­сти­ан­ские обы­чаи, ко­то­рые раз­вра­ща­ют его по вы­хо­де из шко­лы. И не ди­во, что ес­ли, по сло­ву Бо­жию, и все­гда ма­ло из­бран­ных, то в на­ше вре­мя ока­зы­ва­ет­ся их еще мень­ше: та­ков уж дух ве­ка про­ти­во­хри­сти­ан­ский! Что даль­ше бу­дет? Ес­ли не из­ме­нят у нас об­ра­за вос­пи­та­ния и обы­ча­ев об­ще­ства, то бу­дет все боль­ше и боль­ше сла­беть ис­тин­ное хри­сти­ан­ство, а на­ко­нец и со­всем кон­чит­ся; оста­нет­ся толь­ко имя хри­сти­ан­ское, а ду­ха хри­сти­ан­ско­го не бу­дет. Всех пре­ис­пол­нит дух ми­ра»[20].
Из-за со­блаз­нов, воз­ник­ших от об­нов­лен­че­ских рас­ко­лов, для неко­то­рых ста­ло за­тме­вать­ся и са­мо ви­де­ние Церк­ви, и Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич по­свя­тил несколь­ко пи­сем вы­яс­не­нию то­го, чем от­ли­ча­ет­ся Цер­ковь-ор­га­ни­за­ция от Церк­ви-ор­га­низ­ма, ко­то­рая, соб­ствен­но, и есть Те­ло Хри­сто­во с Ее Гла­вою — Хри­стом.
В сво­ем по­след­нем два­дца­том пись­ме Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич пи­сал: «...Свя­тые дни до­ро­гих нам вос­по­ми­на­ний сов­па­да­ют ныне с осо­бен­но зна­чи­тель­ны­ми со­бы­ти­я­ми цер­ков­ны­ми. Не ошиб­лись те, кто год то­му на­зад пред­ска­зы­вал, что 1927-й год бу­дет чрез­вы­чай­но тя­жек для Церк­ви Бо­жи­ей. Из мно­же­ства уда­ров, на­не­сен­ных ей в этом го­ду, до­ста­точ­но ука­зать два, чтобы при­знать пра­виль­ны­ми эти пред­ска­за­ния: ко­щун­ствен­ный раз­гром Са­ро­ва и же­сто­кое опу­сто­ше­ние Ди­ве­е­ва. Нуж­но ли разъ­яс­нять, что по­те­ря­ли пра­во­слав­ные рус­ские лю­ди с уни­что­же­ни­ем этих оби­те­лей? Кто хоть од­на­жды по­бы­вал там и в при­ле­гав­шей к ним, так­же опу­сто­шен­ной, оби­те­ли По­не­та­ев­ской, тот серд­цем чув­ству­ет, ка­ко­го ис­точ­ни­ка ре­ли­ги­оз­но­го во­оду­шев­ле­ния, ду­хов­ной бод­ро­сти, осо­бен­но необ­хо­ди­мых в на­ше тяж­кое вре­мя, он ли­шил­ся.
На­сколь­ко мне из­вест­но, ли­ца, пред­ре­кав­шие ис­клю­чи­тель­ную бед­ствен­ность для Церк­ви Хри­сто­вой в 1927-м го­ду, ра­зу­ме­ли бед­ствия имен­но по­доб­ные ука­зан­ным. Но нас по­стиг­ло в ис­тек­шем го­ду ис­пы­та­ние зна­чи­тель­но, мож­но ска­зать — несрав­нен­но тяг­чай­шее: на­кре­нил­ся и по­вис над без­дной весь цер­ков­ный ко­рабль. Небы­ва­лое ис­ку­ше­ние под­кра­лось к ча­дам Церк­ви Бо­жи­ей[d]. Но­вые се­ти рас­ки­нул князь ми­ра се­го — и уже уло­вил мно­же­ство душ че­ло­ве­че­ских...»[21]
По­ни­мая, что ни­ка­кие че­ло­ве­че­ские рас­суж­де­ния здесь невоз­мож­ны и неубе­ди­тель­ны и что то, что ста­ло пред­ме­том пе­ча­ли и пе­ре­жи­ва­ний, не мог­ло стать пред­ме­том пре­ре­ка­ний, Но­во­се­лов в уте­ше­ние и на­став­ле­ние в по­след­нем, два­дца­том пись­ме из­ло­жил со­дер­жа­ние пре­крас­ной кни­ги про­фес­со­ра Ки­ев­ской Ду­хов­ной ака­де­мии Ни­ки­фо­ра Ива­но­ви­ча Ще­голе­ва «Судь­бы Церк­ви Бо­жи­ей на зем­ле», в ко­то­рой бы­ли да­ны мно­гие от­ве­ты на веч­ные, но все­гда жи­во­тре­пе­щу­щие для цер­ков­но­го че­ло­ве­ка во­про­сы.
По­сле опуб­ли­ко­ва­ния в июле 1927 го­да де­кла­ра­ции мит­ро­по­ли­та Сер­гия (Стра­го­род­ско­го) сре­ди цер­ков­ных лю­дей на­ча­лись сму­ще­ния и смя­те­ния; ста­ло из­вест­но, что неко­то­рые ар­хи­ереи ото­шли от мит­ро­по­ли­та Сер­гия, в част­но­сти мит­ро­по­лит Пет­ро­град­ский Иосиф (Пет­ро­вых), епи­скоп Гдов­ский Ди­мит­рий (Лю­би­мов), к ним при­со­еди­ни­лись мит­ро­по­лит Яро­слав­ский Ага­фан­гел (Пре­об­ра­жен­ский) и ар­хи­епи­скоп Уг­лич­ский Се­ра­фим (Са­мой­ло­вич). С по­след­ним был хо­ро­шо зна­ком Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич. Вско­ре и он при­со­еди­нил­ся к это­му цер­ков­но­му дви­же­нию и, как поль­зо­вав­ший­ся без­упреч­ной нрав­ствен­ной ре­пу­та­ци­ей, стал од­ним из ав­то­ри­тет­ных его участ­ни­ков. В этот пе­ри­од он при­нял ак­тив­ное уча­стие в об­суж­де­нии цер­ков­ных во­про­сов сре­ди ду­хо­вен­ства и цер­ков­ной ин­тел­ли­ген­ции.
Бы­вая в Москве, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич хо­дил мо­лить­ся в Воз­дви­жен­ский храм на Воз­дви­жен­ке. 22 мар­та 1929 го­да непо­да­ле­ку от хра­ма он и был аре­сто­ван, за­клю­чен сна­ча­ла в тюрь­му ОГПУ, а за­тем в Бу­тыр­скую. Во вре­мя до­про­са, ко­то­рый со­сто­ял­ся через два дня по­сле аре­ста, ему бы­ла предъ­яв­ле­на от­пе­ча­тан­ная на ма­шин­ке кни­га «Пись­ма к дру­зьям».
От­ве­чая на во­про­сы сле­до­ва­те­ля, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич ска­зал: «Мои убеж­де­ния мож­но крат­ко оха­рак­те­ри­зо­вать та­ким об­ра­зом: я счи­таю, что совре­мен­ное по­ло­же­ние ве­щей яв­ля­ет­ся для ве­ру­ю­щих — ис­пы­та­ни­ем, а для про­шлой го­судар­ствен­ной си­сте­мы — ка­рой и при­го­во­ром ис­то­рии. В про­гресс че­ло­ве­че­ства я не ве­рю и счи­таю, что оно ре­грес­си­ру­ет нрав­ствен­но, а по­то­му де­ла­ет­ся неспо­соб­ным и к устой­чи­во­му об­ще­ствен­но­му твор­че­ству: лю­ди без нрав­ствен­но­сти не мо­гут быть стро­и­те­ля­ми ни проч­но­го по­ли­ти­че­ско­го це­ло­го, ни от­дель­ных его от­рас­лей, как-то — тор­гов­ли, вос­пи­та­ния и так да­лее. Я — сла­вя­но­фил, но счи­таю, что раз­ви­тие ис­то­рии пошло по дру­го­му пу­ти... Эти мои убеж­де­ния от­ча­сти вы­ра­же­ны в мо­их “пись­мах к ближ­ним”, ко­то­рых я на­пи­сал два­дцать. Предъ­яв­лен­ные мне две кни­ги с пись­ма­ми, от­пе­ча­тан­ные на ма­шин­ке, яв­ля­ют­ся имен­но со­бра­ни­ем мо­их “пи­сем”»[22].
Во вре­мя про­дол­жав­ших­ся да­лее до­про­сов сле­до­ва­тель по­про­сил Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча уточ­нить свои ми­ро­воз­зрен­че­ские по­зи­ции, и тот ска­зал: «Мое воз­зре­ние на со­здав­ши­е­ся от­но­ше­ния меж­ду Цер­ко­вью и со­вет­ским го­су­дар­ством та­ко­вы: Цер­ковь в совре­мен­ных усло­ви­ях в си­лу утес­нен­но­го по­ло­же­ния очи­ща­ет­ся и улуч­ша­ет­ся. Я счи­таю, что, не го­во­ря, ко­неч­но, о всех без ис­клю­че­ния цер­ков­ни­ках, они несут ре­прес­сии, по-мо­е­му, в по­ряд­ке ис­по­вед­ни­че­ства, то есть они ре­прес­си­ру­ют­ся не за по­ли­ти­че­скую контр­ре­во­лю­ци­он­ную де­я­тель­ность, а как но­си­те­ли неугод­ной идео­ло­гии, про­ти­во­по­лож­ной ком­му­ни­сти­че­ской. Я счи­таю, что на­ли­цо не толь­ко физи­че­ское, но и мо­раль­ное го­не­ние, на­при­мер на­пад­ки в пе­ча­ти и так да­лее. Соб­ствен­но, пра­виль­нее бу­дет упо­тре­бить тер­мин “утес­не­ние”, по­сколь­ку на всю Цер­ковь сра­зу ре­прес­сии не про­сти­ра­ют­ся. Эту точ­ку зре­ния я под­дер­жи­вал в мо­их “пись­мах”. Прак­ти­че­ский вы­вод, ко­то­рый я де­лал для Церк­ви, — бы­ло “пас­сив­ное му­че­ни­че­ство”, но ни­как не ак­тив­ное со­про­тив­ле­ние со­вет­ской вла­сти. “Му­че­ни­че­ство” я по­ни­маю не в та­ком бук­валь­ном смыс­ле, как оно по­ни­ма­лось рань­ше, ко­гда ли­ше­ние жиз­ни за ре­ли­ги­оз­ные убеж­де­ния бы­ло ря­до­вым яв­ле­ни­ем.
Я не был сто­рон­ни­ком пол­но­го пе­ре­хо­да Церк­ви на ка­та­комб­ное по­ло­же­ние. Что ка­са­ет­ся мо­ей соб­ствен­ной де­я­тель­но­сти, то, ко­неч­но, здесь на­ли­цо и неле­галь­ное про­жи­ва­ние, и неле­галь­ное рас­про­стра­не­ние мо­их до­ку­мен­тов. Но ска­зать то же о всем цер­ков­ном те­че­нии, к ко­то­ро­му я при­над­ле­жал, — не мо­гу. По край­ней ме­ре, епи­скоп Ди­мит­рий Ле­нин­град­ский или мос­ков­ские свя­щен­ни­ки слу­жат от­кры­то и не скры­ва­ют­ся. Из­ло­жен­ной мной точ­ки зре­ния я при­дер­жи­вал­ся стро­го во всех слу­ча­ях, да­же то­гда, ко­гда спра­ши­ва­ли о мо­ем от­но­ше­нии к ка­ко­му-ли­бо не мною со­став­лен­но­му до­ку­мен­ту. Ес­ли эти до­ку­мен­ты не сов­па­да­ли с мо­ей точ­кой зре­ния о “пас­сив­ном му­че­ни­че­стве”, то я пря­мо за­яв­лял о мо­ем с ни­ми несо­гла­сии...»[23]
17 мая 1929 го­да Осо­бое Со­ве­ща­ние при Кол­ле­гии ОГПУ при­го­во­ри­ло Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча к трем го­дам за­клю­че­ния «в ме­стах, под­ве­дом­ствен­ных ОГПУ»[24], то есть в за­кры­тых тюрь­мах со стро­гим ре­жи­мом со­дер­жа­ния. 23 мая он был до­став­лен в Суз­даль­ский по­ли­ти­зо­ля­тор, а 25 июня — от­прав­лен в Яро­слав­ский по­ли­ти­зо­ля­тор ОГПУ. С это­го вре­ме­ни для ис­по­вед­ни­ка на­сту­пи­ли су­ро­вые буд­ни пре­бы­ва­ния в узах со все­ми их огра­ни­че­ни­я­ми и в пол­ной за­ви­си­мо­сти от про­из­во­ла над­зи­ра­те­лей и тю­рем­ной адми­ни­стра­ции. В этих усло­ви­ях лю­бой недуг мог ока­зать­ся смер­тель­ным.
11 июля 1929 го­да Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич на­пра­вил на­чаль­ни­ку Яро­слав­ско­го по­ли­ти­зо­ля­то­ра за­яв­ле­ние. «Тре­тье­го дня (в пят­ни­цу), — пи­сал он, — Вы за­ста­ли ме­ня в ка­ме­ре во вре­мя за­кан­чи­вав­ше­го­ся сер­деч­но­го при­пад­ка и силь­но­го при­ли­ва кро­ви к го­ло­ве. Ко­гда Вы спро­си­ли о мо­их нуж­дах и, в част­но­сти, чем я бо­лен, я, есте­ствен­но, ска­зал о той бо­лез­ни, ко­то­рая силь­нее да­ва­ла се­бя знать в дан­ную ми­ну­ту, и за­был о дру­гой, о ко­то­рой го­во­рил Вам в по­за­про­шлую пят­ни­цу, имен­но о про­дол­жа­ю­щем­ся це­лый ме­сяц вос­па­ле­нии глаз. Вы то­гда бы­ли так доб­ры, что об­на­де­жи­ли ме­ня от­но­си­тель­но воз­мож­но­сти по­ка­зать гла­за оку­ли­сту. Ре­ша­юсь бес­по­ко­ить Вас на­по­ми­на­ни­ем об этом пред­ме­те, так как со­сто­я­ние глаз про­дол­жа­ет очень тре­во­жить ме­ня. Не го­во­ря о том, что я ли­шен воз­мож­но­сти чи­тать, я ис­пы­ты­ваю боль в гла­зах, ко­то­рые еже­днев­но вос­па­ля­ют­ся, силь­нее пре­иму­ще­ствен­но к ве­че­ру, и утром я не мо­гу от­крыть их, пред­ва­ри­тель­но не про­мыв их от гноя. Днем об­лег­чаю при­сту­пы вос­па­ле­ния, при­бе­гая к ком­прес­сам. Очень бо­юсь по­те­рять зре­ние и по­то­му ре­ша­юсь на­до­едать Вам по­вто­ре­ни­ем сво­ей прось­бы об оку­ли­сте»[25].
На это за­яв­ле­ние по­сле­до­ва­ла ре­зо­лю­ция, что спе­ци­аль­но­го вы­зо­ва вра­ча не тре­бу­ет­ся, но при пер­вой воз­мож­но­сти боль­но­го все же по­ка­жут вра­чу.
В сен­тяб­ре то­го же го­да ис­по­вед­ник на­пра­вил на­чаль­ни­ку тюрь­мы за­яв­ле­ние: «2 сен­тяб­ря мне воз­вра­ще­на бо­го­слу­жеб­ная кни­га (Ми­нея), взя­тая при мо­ем при­ез­де сю­да. Очень бла­го­да­рен за это. Вме­сте с тем я про­сил бы воз­вра­тить мне и дру­гие ве­щи, ото­бран­ные од­новре­мен­но с озна­чен­ной кни­гой, как-то: пись­мен­ные при­над­леж­но­сти — бу­ма­гу, ма­лень­кую без за­пи­сей за­пис­ную книж­ку, руч­ку, ка­ран­да­ши, сталь­ные пе­рья, а глав­ное — ру­ко­пи­си (тет­ра­ди), пред­став­ля­ю­щие по сво­е­му со­дер­жа­нию то же, что и воз­вра­щен­ная мне кни­га, то есть ис­клю­чи­тель­но вы­пис­ки из бо­го­слу­жеб­ных книг (ли­тур­гию, все­нощ­ную, по­ве­че­рие, еван­гель­ские чте­ния и псал­мы). На­де­юсь, что раз воз­вра­ще­на мне кни­га, то не встре­тит­ся пре­пят­ствий к воз­вра­ще­нию и со­вер­шен­но од­но­род­ных с ней ру­ко­пи­сей, ко­то­ры­ми я бес­пре­пят­ствен­но поль­зо­вал­ся в Суз­да­ле»[26].
Не имея близ­ких род­ствен­ни­ков и ни­че­го не по­лу­чая от зна­ко­мых, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич во мно­гих слу­ча­ях вы­нуж­ден был про­сить вы­дать ему ка­зен­ные ве­щи. 13 мар­та 1930 го­да он пи­сал на­чаль­ни­ку Яро­слав­ско­го изо­ля­то­ра: «Так как в ва­лен­ках гу­лять ста­но­вит­ся невоз­мож­ным вслед­ствие силь­но­го та­я­ния сне­га, а штиб­ле­ты мои про­пус­ка­ют во­ду по­чти так же, как и ва­лен­ки, то я про­шу Вас снаб­дить ме­ня на вре­мя ка­зен­ны­ми штиб­ле­та­ми, впредь до по­лу­че­ния мною га­лош, о ко­то­рых я на­пи­сал в Крас­ный Крест око­ло двух недель то­му на­зад»[27].
В 1930 го­ду ОГПУ про­из­ве­ло по всей Рос­сии аре­сты свя­щен­но­слу­жи­те­лей и ми­рян, несо­глас­ных с по­зи­ци­ей мит­ро­по­ли­та Сер­гия и недо­воль­ных внут­рен­ней по­ли­ти­кой со­вет­ской вла­сти по от­но­ше­нию к Церк­ви. Бы­ли аре­сто­ва­ны ты­ся­чи лю­дей и, в част­но­сти, все те, кто счи­тал се­бя при­над­ле­жа­щим к груп­пе мит­ро­по­ли­та Иоси­фа (Пет­ро­вых) и епи­ско­па Ди­мит­рия (Лю­би­мо­ва). Бы­ли аре­сто­ва­ны и са­ми эти ар­хи­ереи.
7 ав­гу­ста 1930 го­да Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча при­влек­ли в ка­че­стве об­ви­ня­е­мо­го к но­во­му де­лу и для про­ве­де­ния до­про­сов эта­пи­ро­ва­ли в тюрь­му ОГПУ в Москве. След­ствие дли­лось око­ло го­да. Сле­до­ва­тель на до­про­се спро­сил, ка­ких убеж­де­ний при­дер­жи­ва­ет­ся Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич, на что тот от­ве­тил: «Я, как ве­ру­ю­щий че­ло­век, счи­таю, что и царь, и Цер­ковь, и весь пра­во­слав­ный рус­ский на­род на­ру­ши­ли за­ве­ты хри­сти­ан­ства тем, что царь, на­при­мер, непра­виль­но управ­лял стра­ной, Цер­ковь за­бо­ти­лась о соб­ствен­ном ма­те­ри­аль­ном бла­го­по­лу­чии, за­быв ду­хов­ные ин­те­ре­сы паст­вы, а на­род, от­па­дая от ве­ры, пре­да­вал­ся пьян­ству, рас­пут­ству и дру­гим по­ро­кам. Ре­во­лю­цию, со­вет­скую власть я счи­таю ка­рой для ис­прав­ле­ния рус­ско­го на­ро­да и во­дво­ре­ния той прав­ды, ко­то­рая на­ру­ша­лась преж­ней го­судар­ствен­ной жиз­нью...»[28]
9 ап­ре­ля 1931 го­да сле­до­ва­тель сно­ва спро­сил Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча о его ре­ли­ги­оз­ных и по­ли­ти­че­ских убеж­де­ни­ях, на что тот от­ве­тил: «По по­во­ду мо­их убеж­де­ний мо­гу по­ка­зать сле­ду­ю­щее: я, как сла­вя­но­фил, при­дер­жи­вал­ся мо­нар­хи­че­ских воз­зре­ний, но эти мои воз­зре­ния оста­ва­лись чи­сто тео­ре­ти­че­ски­ми: ни в ка­ких мо­нар­хи­че­ских ор­га­ни­за­ци­ях я не со­сто­ял. Как я уже рань­ше по­ка­зы­вал, для ме­ня в сла­вя­но­филь­стве су­ще­ствен­ным мо­мен­том яв­лял­ся ре­ли­ги­оз­ный.
Ка­са­ясь мо­е­го от­но­ше­ния к со­вет­ской вла­сти, дол­жен преж­де все­го ска­зать, что я яв­ля­юсь ее недру­гом, опять-та­ки в си­лу мо­их ре­ли­ги­оз­ных убеж­де­ний. По­сколь­ку со­вет­ская власть яв­ля­ет­ся вла­стью без­бож­ной, и да­же бо­го­бор­че­ской, я счи­таю, что, как ис­тин­ный хри­сти­а­нин, не мо­гу укреп­лять ка­ким бы то ни бы­ло пу­тем эту власть, в си­лу ее, по­вто­ряю, бо­го­бор­че­ско­го ха­рак­те­ра...»[29]
3 сен­тяб­ря 1931 го­да Кол­ле­гия ОГПУ при­го­во­ри­ла Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча к вось­ми го­дам за­клю­че­ния «в ме­ста, под­ве­дом­ствен­ные ОГПУ»[30]. В сен­тяб­ре 1931 го­да Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич был от­прав­лен в Яро­слав­ский изо­ля­тор. Усло­вия, в ко­то­рые он был по­ме­щен, бы­ли на­столь­ко тя­же­лы, что он стал хо­да­тай­ство­вать, что бы его пе­ре­ве­ли в оди­ноч­ку, но хо­да­тай­ство это бы­ло от­кло­не­но, и 25 сен­тяб­ря он на­пи­сал но­вое за­яв­ле­ние, про­ся, чтобы его по­ме­сти­ли, хо­тя бы на вре­мя, в со­сед­нюю ка­ме­ру, тем бо­лее что си­дев­ший в ней за­клю­чен­ный не был про­тив. Это хо­да­тай­ство бы­ло удо­вле­тво­ре­но.
С се­ре­ди­ны трид­ца­тых го­дов по­ло­же­ние за­клю­чен­ных в тюрь­мах рез­ко ухуд­ши­лось, и са­ма яро­слав­ская тюрь­ма ста­ла на­зы­вать­ся тюрь­мой НКВД осо­бо­го на­зна­че­ния, что по­влек­ло и уже­сто­че­ние усло­вий со­дер­жа­ния в ней: те­перь тюрь­ма ста­но­ви­лась не спо­со­бом изо­ля­ции, а сред­ством умерщ­вле­ния за­клю­чен­но­го в ней че­ло­ве­ка.
4 де­каб­ря 1935 го­да Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич был вы­зван в тю­рем­ную ам­бу­ла­то­рию к вра­чу. Врач, вскользь по­гля­дев на него, за­дал несколь­ко са­мых об­щих во­про­сов и, несмот­ря на то, что Ми­ха­и­лу Алек­сан­дро­ви­чу шел семь­де­сят пер­вый год и око­ло ше­сти лет он про­был в тюрь­ме, пред­ло­жил адми­ни­стра­ции тюрь­мы: в со­от­вет­ствии с со­сто­я­ни­ем здо­ро­вья за­клю­чен­но­го — уже­сто­чить ре­жим со­дер­жа­ния, ли­шив за­клю­чен­но­го бе­ло­го хле­ба.
23 мар­та 1937 го­да у Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча за­кан­чи­вал­ся срок за­клю­че­ния, но его ре­ши­ли не от­пус­кать на сво­бо­ду до смер­ти, и уже 7 фев­ра­ля без ка­ко­го бы то ни бы­ло до­пол­ни­тель­но­го рас­смот­ре­ния де­ла Осо­бое Со­ве­ща­ние при НКВД при­го­во­ри­ло его к трем го­дам тю­рем­но­го за­клю­че­ния. 25 фев­ра­ля об этом ре­ше­нии бы­ло со­об­ще­но Ми­ха­и­лу Алек­сан­дро­ви­чу. Для при­да­чи это­му при­го­во­ру ви­ди­мо­сти за­кон­но­сти НКВД на­пра­вил хо­да­тай­ство об утвер­жде­ния при­го­во­ра во ВЦИК, и 3 мар­та при­го­вор был утвер­жден.
Для от­бы­тия но­во­го сро­ка за­клю­че­ния Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча из яро­слав­ской тюрь­мы пе­ре­ве­ли в во­ло­год­скую, ку­да он при­был 29 июня 1937 го­да. В это вре­мя усло­вия за­клю­че­ния еще бо­лее уже­сто­чи­лись, за­клю­чен­ным бы­ли да­ны но­ме­ра, и ис­по­вед­ник Ми­ха­ил стал зна­чить­ся под № 227.
18 ав­гу­ста «за на­ру­ше­ние пра­вил про­гул­ки»[31] вся ка­ме­ра, в ко­то­рой на­хо­дил­ся Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич, бы­ла ли­ше­на про­гул­ки на два дня.
1 ок­тяб­ря Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич был вы­ве­ден вме­сте с дру­ги­ми за­клю­чен­ны­ми на про­гул­ку в ко­ри­дор. Он от­пра­вил­ся в убор­ную, ку­да через ми­ну­ту во­рвал­ся над­зи­ра­тель. Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич на­пра­вил­ся к две­ри. В это вре­мя де­жур­ный ско­ман­до­вал: «Ско­рей!» — «Иду как мо­гу», — от­ве­тил тот. «Не как мо­гу, а иди ско­рей!» — «Иди­те, а не иди. Вы не сме­е­те го­во­рить мне ты», — спо­кой­ным то­ном от­вет­ство­вал Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич и на­пра­вил­ся к груп­пе за­клю­чен­ных, сто­яв­ших по­сре­ди ко­ри­до­ра. 14 ок­тяб­ря Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич за «гром­кие раз­го­во­ры, умыш­лен­ное за­тя­ги­ва­ние оправ­ки и ка­шель»[32] был ли­шен пра­ва поль­зо­ва­ния тю­рем­ной лав­кой на пят­на­дцать дней.
23 ок­тяб­ря за гром­кие раз­го­во­ры в ка­ме­ре все за­клю­чен­ные в ней бы­ли ли­ше­ны про­гул­ки на три дня.
18 де­каб­ря 1937 го­да де­жур­ный над­зи­ра­тель от­пра­вил ра­порт на­чаль­ни­ку тюрь­мы, в ко­то­ром пи­сал, что в этот день в де­сять ча­сов ве­че­ра «в ка­ме­ре 46 на­ру­ши­ла внут­рен­ний рас­по­ря­док гром­ким раз­го­во­ром лич­ность № 227». За это Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич был ли­шен пе­ре­пис­ки на ме­сяц — с 1 ян­ва­ря по 1 фев­ра­ля 1938 го­да. Но это­му на­ка­за­нию уже не суж­де­но бы­ло ис­пол­нить­ся.
Ру­ко­вод­ство стра­ны в это вре­мя стре­ми­тель­но ре­а­ли­зо­вы­ва­ло свое ре­ше­ние об уни­что­же­нии всех по­ли­ти­че­ских и идей­ных про­тив­ни­ков, при­чем не толь­ко тех, кто еще был на сво­бо­де, но и тех, кто уже на­хо­дил­ся в тюрь­ме. Для сбо­ра ком­про­ме­ти­ру­ю­щих све­де­ний в ка­ме­ру, где на­хо­дил­ся Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич, по­ме­сти­ли осве­до­ми­те­ля Ба­зилев­ско­го, и тот вско­ре пе­ре­пра­вил на­чаль­ни­ку тюрь­мы сле­ду­ю­щий ра­порт: «Со­об­щаю о на­стро­е­ни­ях ка­ме­ры № 46 сле­ду­ю­щее: …Во­об­ще, на­сто­я­щие, ис­крен­ние, дей­стви­тель­но прав­ди­вые на­стро­е­ния скры­ва­ют­ся, они та­ят­ся во внут­рен­ней за­мкну­то­сти каж­до­го.
Ост­рые по­ли­ти­че­ские во­про­сы, как пра­ви­ло, об­хо­дят­ся мол­ча­ни­ем... Это важ­ное об­сто­я­тель­ство необ­хо­ди­мо учесть еще и по­то­му, что мое при­сут­ствие в этой ка­ме­ре яв­ля­ет­ся, оче­вид­но, ос­нов­ной при­чи­ной та­ко­го по­ло­же­ния.
Прав­да, по­сте­пен­но на­чи­на­ют ми­рить­ся с фак­том мо­е­го при­сут­ствия: од­ни уже по­ми­ри­лись, дру­гие на пу­ти к это­му, а тре­тьи еще раз­ду­мы­ва­ют, не же­лая ни­че­го го­во­рить на по­ли­ти­че­ские те­мы, на­вер­ное, по­то­му, что хо­ро­ше­го ска­зать из этой об­ла­сти ни­че­го не мо­гут, а пло­хое ска­зать бо­ят­ся, тем не ме­нее и о них есть фак­ты, в све­те ко­то­рых вы­сту­па­ют на­ру­жу их внут­рен­ние тай­ни­ки.
Един­ство мне­ний и дей­ствий про­яв­ля­ет­ся, со­вер­шен­но бес­спор­но, у сле­ду­ю­щих че­ты­рех со­бе­сед­ни­ков, а имен­но:
Но­во­се­лов Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич. Ярый мо­нар­хист, без­на­деж­ный мра­ко­бес, ре­ли­ги­оз­ный фа­на­тик, рус­ский.
Лек­сан — тю­рок, пол­ный зло­бы и недо­воль­ства на со­вет­скую власть, ее ре­жим и ее ру­ко­во­ди­те­лей, от ма­ла до ве­ли­ка.
Ме­лик-Ар­утю­нян — ар­мя­нин, при­со­еди­ня­ет­ся к пер­вым двум, во всем с ни­ми со­гла­сен, ни в чем не воз­ра­жа­ет и в их дей­стви­ях под­дер­жи­ва­ет.
Аль­фред — ла­тыш из ка­ме­ры № 45, ис­по­ве­ду­ет си­сте­ма­ти­че­ски про­по­ве­ди мра­ко­бе­са Но­во­се­ло­ва, ко­то­рые пе­ре­да­ют­ся ему Лек­са­ном. По­лу­ча­ет­ся ин­тер­на­цио­наль­ный кру­жок или груп­па, в со­ста­ве од­но­го тюр­ка, ла­ты­ша, ар­мя­ни­на и од­но­го рус­ско­го. Осталь­ные двое — Ло­мо­но­сен­ко и Лу­нин — не ме­ша­ют за­ни­мать­ся вы­ше­озна­чен­ным мра­ко­бе­си­ем и сво­им мол­ча­ни­ем, по су­ще­ству, по­твор­ству­ют им.
Об­щим для всех яв­ля­ет­ся яр­ко вы­ра­жен­ное воз­му­ще­ние и него­до­ва­ние ны­неш­ним тю­рем­ным ре­жи­мом, до­ве­ден­ным до та­кой бес­че­ло­веч­но­сти, же­сто­ко­сти и ди­ко­сти, рав­ной ко­то­рой не бы­ло и нет ни­где, — не толь­ко что в так на­зы­ва­е­мых де­мо­кра­ти­че­ских стра­нах, в стра­нах бур­жу­аз­ной ци­ви­ли­за­ции, но в стра­нах от­ста­лых и в фа­шист­ских нет ни­че­го по­доб­но­го. Та­кой сви­ре­пый лю­тый ре­жим, ха­рак­те­ри­зу­е­мый жи­вот­ной хищ­но­стью и кро­во­жад­но­стью, рас­счи­тан на по­гре­бе­ние жи­вых лю­дей в мо­ги­лу, рас­счи­тан на гни­е­ние жи­вых лю­дей. Но­во­се­лов рас­ска­зы­ва­ет, что ко­гда в яро­слав­ской тюрь­ме на­ча­ли вво­дить но­вый ре­жим, то его то­ва­рищ по ка­ме­ре спра­ши­вал на­чаль­ни­ка тюрь­мы — раз­ве но­вый ре­жим не рас­счи­тан на на­ше здесь умертв­ле­ние и гни­е­ние? Лек­сан за­яв­ля­ет, что он про­си­дел де­сять лет в яро­слав­ской тюрь­ме, но там ре­жим был иной, не то чтобы хо­ро­ший, но бы­ло воз­мож­ным про­си­деть де­сять лет. В усло­ви­ях та­ко­го ре­жи­ма, как сей­час, нель­зя про­си­деть и трех лет. Ар­утю­нян за­яв­ля­ет, что в яро­слав­ской тюрь­ме про­тив но­во­го ре­жи­ма был про­тест и объ­яв­ле­на го­ло­дов­ка в знак ор­га­ни­за­ци­он­ной со­ли­дар­но­сти. “Раз­ве бо­лез­ни, ко­то­рые нас на­чи­на­ют одоле­вать, не есть на­ше смер­тель­ное гни­е­ние? — рев­ма­тизм, ту­бер­ку­лез, цин­га, яз­вы же­луд­ка, бо­лят гла­за, зу­бы и так да­лее”.
Но­во­се­лов го­во­рит: “Вот мой то­ва­рищ умер у ме­ня на ру­ках в ка­ме­ре, у него кон­чил­ся ста­рый срок, но да­ли но­вый, он про­жил несколь­ко ме­ся­цев но­во­го сро­ка и но­во­го ре­жи­ма. Бы­ло яс­но — боль­ной че­ло­век, но в боль­ни­цу не взя­ли, и он умер у ме­ня на ру­ках…” Лу­нин го­во­рит: “Бу­дет еще ху­же”; ко­гда в яро­слав­ской тюрь­ме был про­тест про­тив но­во­го тю­рем­но­го ре­жи­ма, то во вре­мя про­гул­ки мно­гие кри­ча­ли так: “Ста­лин­ская дик­та­ту­ра ху­же фа­шист­ской”, “Да здрав­ству­ет ге­не­раль­ный тю­рем­щик Ежов”...
Ко­гда я чи­тал вслух га­зе­ту “Гу­док” за 1 ян­ва­ря 1938 го­да, в ко­то­рой со­об­ща­ет­ся о том, что Гер­ма­ния име­ет мно­го конц­ла­ге­рей и еще от­кры­ва­ет но­вые, что мно­го си­дят осуж­ден­ных в тюрь­мах, не счи­тая след­ствен­ных, по­лу­ча­ет­ся в об­щем пол­то­ра че­ло­ве­ка на каж­дую ты­ся­чу, — то в это вре­мя Но­во­се­лов под­хо­дит к Ар­утю­ня­ну и го­во­рит ему: “Чья бы ко­ро­ва мы­ча­ла, а уж со­вет­ская мол­ча­ла бы”»[33].
На ос­но­ва­нии по­доб­но­го ро­да све­де­ний тю­рем­щи­ка­ми бы­ла со­став­ле­на ха­рак­те­ри­сти­ка: «Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич Но­во­се­лов, 74 го­да, си­дит уже 9 лет, име­ет выс­шее “бо­го­слов­ское об­ра­зо­ва­ние”, и на этом “об­ра­зо­ва­нии” по­стро­е­но все его ми­ро­воз­зре­ние и по­ли­ти­че­ское убеж­де­ние, что вы­ра­жа­ет­ся в его ре­ли­ги­оз­ном фа­на­тиз­ме и в по­ли­ти­че­ском мра­ко­бе­сии.
В сво­ем про­по­ве­до­ва­нии он всю эту фило­со­фию на­пол­ня­ет кон­крет­ным со­дер­жа­ни­ем из Биб­лии, Но­во­го и Вет­хо­го За­ве­та, из Еван­гель­ских про­ро­честв и пред­ска­за­ний, ста­ра­ясь пре­под­но­сить это в фор­ме за­ду­шев­ных (ре­ли­ги­оз­но-фило­соф­ских) бе­сед, каж­дая из ко­то­рых со­про­вож­да­ет­ся од­ной из мо­литв или ка­ко­го-ли­бо ре­ли­ги­оз­но­го, ми­сти­че­ско­го со­дер­жа­ния сти­хо­тво­ре­ния. По­э­ти­че­ская фор­ма яв­ля­ет­ся осо­бен­но за­ман­чи­вой, так, на­при­мер, он спе­ци­аль­но под­би­ра­ет по­этов-ми­сти­ков, ин­ту­и­ти­ви­стов: По­лон­ско­го, Фе­та, Ба­ра­тын­ско­го, Мош­ко­ва — и у них вы­би­ра­ет наи­бо­лее ми­сти­че­ское, ре­ли­ги­оз­ное, на­при­мер “Ве­чер­ний звон”, “Вос­кре­се­ние Хри­сто­во”, “Бла­го­вест”, “Мо­лит­ва”, “Рож­де­ство”, “Храм”, “Сло­во Бо­жие” и так да­лее.
Мно­гое он зна­ет на па­мять, а боль­шин­ство спи­сы­ва­ет, поль­зу­ясь тю­рем­ной биб­лио­те­кой, на­при­мер По­лон­ско­го, Фе­та. Его вся тет­рад­ка за­пол­не­на сти­хо­тво­ре­ни­я­ми, и через его вли­я­ние они пе­ре­хо­дят к Лек­са­ну и Аль­фре­ду.
В сво­их убеж­де­ни­ях он не рас­ка­и­ва­ет­ся и не со­би­ра­ет­ся рас­ка­и­вать­ся, он уже при­ми­рил­ся с мыс­лью о том, чтобы за свои убеж­де­ния уме­реть в тюрь­ме, тем бо­лее род­ных у него нет, а дру­зей он бес­по­ко­ить не хо­чет»[34].
3 ян­ва­ря вся ка­ме­ра бы­ла ли­ше­на про­гул­ки на пять су­ток.
14 ян­ва­ря 1938 го­да по­мощ­ник на­чаль­ни­ка по опер­ча­сти тюрь­мы со­ста­вил для трой­ки НКВД справ­ку, в ко­то­рой пи­сал, об­ви­няя Но­во­се­ло­ва в контр­ре­во­лю­ци­он­ной де­я­тель­но­сти: «Чи­тая га­зе­ты, со­зна­тель­но из­вра­ща­ет со­об­ща­е­мые све­де­ния и кле­ве­щет на внут­рен­нее по­ло­же­ние СССР, рас­про­стра­ня­ет за­ве­до­мую ложь и кле­ве­ту в контр­ре­во­лю­ци­он­ных це­лях, под­чи­няя сво­е­му контр­ре­во­лю­ци­он­но­му вли­я­нию со­ка­мер­ни­ков, раз­ла­га­ю­ще дей­ству­ет на та­ко­вых»[35].
17 ян­ва­ря трой­ка НКВД при­го­во­ри­ла Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча к рас­стре­лу. Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич Но­во­се­лов был рас­стре­лян 20 ян­ва­ря 1938 го­да в во­ло­год­ской тюрь­ме и по­гре­бен в об­щей без­вест­ной мо­ги­ле[36].

Игу­мен Да­мас­кин (Ор­лов­ский)

«Жи­тия но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков
Рос­сий­ских ХХ ве­ка. Ян­варь».
Тверь. 2005. С. 69-91

При­ме­ча­ния

[a] Ко­жев­ни­ков Вла­ди­мир Алек­сан­дро­вич (1852-1917), ис­то­рик куль­ту­ры, пуб­ли­цист, по­ли­глот. Был од­ним из близ­ких дру­зей и по­сле­до­ва­те­лей фило­со­фа Н.Ф. Фе­до­ро­ва, а так­же ре­дак­то­ром и из­да­те­лем его со­чи­не­ний.

[b] Га­аз (Фри­дрих-Иосиф) Фе­дор Пет­ро­вич (1780-1853) — стар­ший врач мос­ков­ских тю­рем­ных боль­ниц; прин­ци­пи­аль­но из­брав глав­ным на­прав­ле­ни­ем сво­ей де­я­тель­но­сти слу­же­ние ближ­ним, он все свои си­лы от­да­вал об­лег­че­нию уча­сти за­клю­чен­ных.

[c] Ар­хи­манд­рит Ила­ри­он (Тро­иц­кий), впо­след­ствии ар­хи­епи­скоп Ве­рей­ский. Умер в за­клю­че­нии в 1929 го­ду. Про­слав­лен Рус­ской Пра­во­слав­ной Цер­ко­вью в Со­бо­ре но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков Рос­сий­ских. Па­мять празд­ну­ет­ся де­каб­ря 15/28. Мо­щи свя­щен­но­му­че­ни­ка Ила­ри­о­на на­хо­дят­ся в Сре­тен­ском мо­на­сты­ре в Москве.

[d] Име­ет­ся в ви­ду опуб­ли­ко­ва­ние де­кла­ра­ции мит­ро­по­ли­та Сер­гия (Стра­го­род­ско­го) и по­сле­до­вав­шие за этим со­бы­тия.

[1] А.В. Ма­ти­сон. Ду­хо­вен­ство Твер­ской епар­хии ХVII — на­ча­ла ХХ ве­ков: ро­до­слов­ные рос­пи­си. Вы­пуск вто­рой. СПб., 2003. С. 57-73.

[2] Ми­нув­шее. Аль­ма­нах 15. М., СПб., 1994. Пись­ма М.А. Но­во­се­ло­ва к Л.Н. Тол­сто­му. Пуб­ли­ка­ция Е.С. По­ли­щу­ка. С. 400.

[3] Там же. С. 382.

[4] Там же. С. 383.

[5] Там же. С. 391-392.

[6] Еже­ме­сяч­ный жур­нал ли­те­ра­ту­ры, на­у­ки и об­ще­ствен­ной жиз­ни. СПб., 1914. № 11. В.Ско­ро­хо­дов «Из вос­по­ми­на­ний ста­ро­го об­щин­ни­ка». С. 77-80.

[7] М.А. Но­во­се­лов. Пись­ма к дру­зьям. М., ПСТБИ. 1994. С. Х.

[8] Там же. С. ХIII.

[9] От­кры­тое пись­мо гра­фу Л.Н. Тол­сто­му, по по­во­ду его от­ве­та на по­ста­нов­ле­ние Свя­тей­ше­го Си­но­да, М.А. Но­во­се­ло­ва. М., 1911. С. 3, 11-12, 15.

[10] М.А. Но­во­се­лов. Пись­ма к дру­зьям. М., ПСТБИ. 1994. С. ХIV.

[11] Там же. С. ХIV, ХVI.

[12] Там же. С. ХХII.

[13] Там же. С. ХХI-ХХII.

[14] Там же. С. ХХVI-ХХVII.

[15] Гри­го­рий Рас­пу­тин и ми­сти­че­ское рас­пут­ство. М., 1912. С. II-IV.

[16] М.А. Но­во­се­лов. Пись­ма к дру­зьям. М., ПСТБИ. 1994. С. 9-10.

[17] Там же. С. 68-69.

[18] Там же. С. 73.

[19] Там же.

[20] Там же. С. 85.

[21] Там же. С. 208.

[22] ЦА ФСБ Рос­сии. Д. Р-41328, л. 9.

[23] Там же. Л. 10.

[24] Там же. Л. 12.

[25] Там же. Д. Н-7377. Т. 1, л. 18.

[26] Там же. Л. 28.

[27] Там же. Л. 77.

[28] Там же. Т. 11, л. 147 об.

[29] Там же. Л. 160.

[30] Там же. Т. 8, л. 7.

[31] Там же. Л. 5.

[32] Там же. Л. 4.

[33] Там же. Л. 9-10.

[34] Там же. Л. 6.

[35] Там же. Л. 270.

[36] Там же. Л. 11.

Ис­точ­ник: http://www.fond.ru

 

---

 

 

материалы взяты с сайта Азбука веры

Сщмч. Виктора пресвитера (1937). Сщмч. Димитрия пресвитера (1938). Сщмч. Владимира пресвитера (1938). Прмч. Пафнутия (1938). Мч. Михаила (1938). Сщмч. Василия пресвитера (1939). Мч. Иоанна (1940). Св. Михаила исп., пресвитера (1941): Священномученик Димитрий Плышевский, пресвитер, Священномученик Владимир Пастернацкий, пресвитер, Преподобномученик Пафнутий (Костин), иеромонах, Священномученик Василий Архангельский, пресвитер, Мученик Иоанн Малышев, Священноисповедник Михаил Розов, пресвитер